Не ослабевает он и в тех странах, которые ещё недавно входили в состав единого СССР или были его союзниками. Созданы сотни исследований, кинофильмов, книг. Но какой бы подробной ни оказалась уже написанная история, всегда есть место новой странице. Её сегодня приоткроем. Это будет рассказ о детях Сталинграда. Почти стёртый с лица земли город жил. Можно даже сказать, жил обычной человеческой жизнью, в которой война оказалась лишь страшным акцентом.
Из воспоминаний ученицы восьмого класса:
"Многие из нас, детей Сталинграда, ведут свой отсчёт "пребывания" на войне с 23 августа. Я же её ощутила несколько раньше, когда девочек нашего восьмого класса послали оказывать помощь по переоборудованию школы под госпиталь.
Настоящая работа началась тогда, когда в одну из ночей прибыл состав с ранеными, и мы помогали переносить их из вагонов в здание вокзала. Делать это было совсем не просто. Ведь наши силенки были — не ахти какие. Вот почему каждые носилки мы обслуживали вчетвером. Двое брали за ручки, а ещё двое подлезали под носилки.
Раненые стонали, иные бредили, а то и сильно ругались. Большинство их было чёрными от дыма и копоти, оборванные, грязные, в окровавленных бинтах.
Глядя на них, мы нередко ревели, но дело свое делали".
Героине нашего рассказа в те дни было всего семь лет. Вместе с мамой Галочка Шалыгина жила в центре Сталинграда на улице Волховской, дом 21.
"Наш второй дом от угла. Рядом – Хоперская, Камская, Невская – широкая, как проспект. Это почти центр города: два квартала до вокзала и два квартала до площади Павших борцов. Образно говоря – то был пуп сталинградской земли. Мама и тётя на работу никогда не ездили ни на трамвае, ни на автобусе – только пешком".
Детский садик, в который определили Галочку, тоже был в двух шагах от дома.
Что такое сердце крупного промышленного центра, каковым являлся в те годы Сталинград? Центр — главный бастион, захватив который, ты лишаешь противника стратегической и тактической инициативы, возможности маневрировать наличными силами и резервами, подтягивать тылы и так далее. У тебя перед противником моральное преимущество. Поэтому центр Сталинграда был превращен в руины буквально в первые дни штурма.
- Как же жители города выжили в этом кошмаре?
— Мы три месяца прожили под землёй. А потом не стало воды. Немцы разрушили все водокачки. Остался в нашем распоряжении вонючий ручей в глубоком овраге. Пили воду из него – ничего не поделаешь. Так прожили август, сентябрь и октябрь сорок второго.
- Но как можно было три месяца выживать в условиях, когда каждая секунда могла стать для человека последней?
— Сейчас это трудно объяснить. Вокруг было много воронок от авиабомб и тяжёлых артиллерийских снарядов. На дне скапливалась горькая солончаковая вода. Собирали её, что-то варили. Вокруг – сплошные развалины. Трудно сказать, скольких людей они приютили. Но, думаю, люди прятались и в подвалах, и в остатках бомбоубежищ, которые были выкопаны по всему городу ещё весной 1942 года.
Обратимся к историческим документам.
По подсчётам советской стороны, немецкие войска казнили в Сталинграде минимум три тысячи мирных жителей. Неизвестно, сколько было уничтожено евреев, которые в Сталинграде в районах, занятых немецкой VI-й армией генерала Паулюса, должны были носить на одежде жёлтую шестиконечную звезду. Неизвестно, сколько расстреляно коммунистов, которых полевая жандармерия передавала СД. Существует лишь одна более-менее точная цифра: 60 000 угнанных из города молодых и крепких сталинградцев отправили на принудительные работы, остальных обрекли на убогое существование в лагерях-сборниках.
В Сталинграде о каких-то международных правовых нормах ведения войны, например, зафиксированных в Гаагском уложении о сухопутных войнах, и речи быть не могло.
Обе стороны были беспощадны. Почти все из 3500 советских военнопленных в лагерях Вороново и Гумрак умерли голодной смертью, выжили всего 20 человек. Из 90 000 попавших в русский плен немецких солдат, по данным немецкого журнала Der Spiegel, только около пяти тысяч возвратились в Федеративную Республику Германии или в ГДР.
Кто в этой ситуации серьёзно думал о сталинградских женщинах? Тем более – о сталинградских детях?
- Как город готовился к встрече с немцами?
— Из рассказов взрослых знаю, что шла масштабная эвакуация. Из города вывозили евреев и учащихся школ ФЗО – школ фабрично-заводского обучения. Кто-то из детей уезжал по Волге вместе с родителями. Но билетов на пароходы, уходивших на восточный берег, достать было практически невозможно.
У моей мамы не было возможности переправиться на тот берег Волги. Поэтому мы с ней оказались среди тех, кому выпала в той лотерее самая незавидная роль. Помню, были горы арбузов, была волжская таранька. В Сталинграде была фабрика, производившая горчичное масло. И было производство, варившее арбузный сироп. Сироп почему-то назывался "нордек". Сахара не было в продаже. Возможно, он был, но его прижимали, придерживали. Поэтому покупали арбузный сироп.
Как и у всякой хозяйки, у мамы были какие-то запасы крупы, мыла. Помню, сушили сухари. Но потом хлебные нормы сократили. Хлеба не хватало – тут уж стало не до заготовок сухарей.
Кстати, в Сталинграде паники никакой не было. Все работали и надеялись, что так глубоко на свою территорию Красная армия немцев не допустит.
- Но ведь должна была появиться знаковая примета, кричащая о том, что фронт уже где-то рядом?
— Да. Появилась такая примета. Вдруг во дворах на верёвках для сушки белья появились бинты. Мы в детском саду крови не видели. Видимо, окровавленную марлю стирали ночью. Днём на громадных столах бинты гладили. А нам велели чисто-начисто мыть руки с мылом. И детишки эти выстиранные бинты скатывали в рулончик-рожок.
На улице Пархоменко, в нескольких шагах от нашего детского садика стояла то ли школа, то ли другое учреждение. Там разместился госпиталь. Раненых было полно. Нас иногда вместо "тихого" часа водили в госпиталь, чтобы развлечь солдат и офицеров.
Я была ребёнком ушлым, с хорошей памятью. Поэтому меня отправили в палату, где лежали раненые в лицо. Медсёстры давали мне "Правду", в которой уже были кем-то отмечены маленькие заметочки. И я по складам читала новости, водя пальцем по газетным строчкам.
Такой была наша мирная детсадовская жизнь в Сталинграде, когда он ещё был тыловым городом. Работал транспорт. Взрослые ходили на работу. Ещё в начале лета 1942 года мы на речных трамвайчиках катались на другой берег Волги отдохнуть на пляже. Работали ТЮЗ, универмаг, в котором позже разместился штаб Паулюса. Работала почта.
В южной части города протекает речка Царица. По городским меркам это было очень далеко. Так вот за Царицей работал рынок. И многие горожане ездили "за Царицу", чтобы купить продукты.
Кстати, после работы почти все женщины посещали кружки: санитарные, противовоздушные, химические. Думаю, это делалось специально, чтобы подготовить людей к возможным опасностям. Даже я знала, как правильно накладывать шину или лубок, чем пахнет газ иприт, как надо открывать рот при артиллерийском обстреле, чтобы не полопались барабанные перепонки.
- Но однажды эта "тихая" военная жизнь закончилась…
— В городском универмаге работали лифты. Большая по тем временам редкость. Я приходила к тётке в универмаг и каталась на лифте: вверх – вниз, вверх – вниз… Но однажды лифты остановились и их больше не включали.
В начале августа 1942 года маму забрали, как тогда говорили – погнали под Калач на правый берег Дона рыть противотанковые рвы. Через несколько дней тётя, Елизавета Васильевна Лебедева, заболела. Представьте себе: пустой дом, безлюдная улица, и я наедине с больной тётей. На этой улице жило много поволжских немцев. Их отселяли принудительно, поэтому и дома стояли пустыми. Но вывезли ли их, или навсегда похоронили в городских развалинах – это неизвестно.
Тётя умерла от холеры – это был всего второй случай в Сталинграде. Мне по сей день кажется, что это было 9 августа. Как я выжила в тот день, проведя его рядом с умирающей? До сих пор не понимаю.
Так я осталась в большом городе одна. Спасибо жене военного комиссара Рысенкова, которая каким-то чудом сумела вернуть маму из-под Калача. Кстати, вот чудовищная деталь: тётка носила дорогое кольцо, которое вросло в палец и уже не снималось. Но мама в городском морге увидела лишь окровавленный палец – кто-то ещё успел поживиться за счёт усопшей. То есть, всякие люди оставались в городе.
Подозрение на холеру помешало нам с мамой эвакуироваться. Жили мы в инфекционной больнице и жили бы невесть сколь долго. Возможно. Но однажды ночью немецкая авиация раздолбала инфекционку. Сутки мы добирались домой. Уже ничего не было в городе – ни трамваев, ни почты, ни универмага. Только остовы зданий. Все вокруг горело. До сих пор не понимаю, что могло гореть в каменных развалинах?
Увы, дома, как такового, уже не существовало. Центр обезлюдел после тотальной бомбёжки. В развалинах валялись остатки посуды, мебель, детские игрушки.
Крошечные, если смотреть с земли, немецкие самолёты висели высоко в небе десятками и бросали бомбы по площадям. Бомбы росли прямо на глазах. И взрывались. Представьте себе картину: девочка и молодая женщина в одних платьях и босоножках посреди ковровой бомбежки. Им оставалось верить лишь в чудо.
Мама нашла зимнее пальто с каракулевым воротником, какие-то другие вещи. В домах горели запасы угля, приготовленные на зиму. Вот на этих кострах готовили себе какое-то варево. Кстати, пальто позже нас с мамой здорово выручило: через несколько недель в обмен на каракулевый воротник лодочник переправил нас на другой берег Дона.
Несмотря на ужасный быт, особой паники не было. Люди как бы отупели, видя, как в щепки разлетаются прогулочные трамвайчики, на которых сталинградцы пытались переправиться на противоположный, спасительный берег Волги. Наверное, близость смерти лишала эмоций и включала инстинкт самосохранения.
Каждый день женщины ходили на вокзал, где горели эшелоны с зерном и хлопком. Тащили всё, что находили. В памяти осталась ещё одна жестокая деталь: всякий раз женщины, уходившие за продуктами, прощались с детьми и просили соседок не оставить малышей, если не вернутся.
Устоялся какой-то окопный быт, благодаря которому мы выжили. Перебирали горелое зерно, выбрасывали негодное. Остатки распаривали. Мамы выдавали по горсточке, предупреждая: жуйте медленно, иначе разорвётся желудок. Челюсти уставали, хотелось проглотить тёплую массу. Но мы жевали тщательно, потому что понимали – в противном случае смерть гарантирована.
Ели жмых, который прежде скармливали скоту и которым даже печи топили. Все ели…
- Как вели себя немцы по отношению к мирному населению?
— Мы долго не видели ни немцев, ни русских. Просто знали: если бомбит немецкая авиация, значит, мы ещё на советской территории. Иногда немцы не бомбили, а сбрасывали громадные металлические листы толщиной с палец. Эти листы так визжали, что можно было сойти с ума – в сто раз хуже сирены тревоги. Мы находили такие железяки – окрашенные в защитный цвет, с чётко читаемой надписью Krupp. Как я понимаю, это была знаменитая крупповская сталь, которую в изобилии сыпали на наши головы. Многие соседи просто сходили с ума от этого воя. Как и от осветительных ракет, которые немцы подвешивали в ночном небе.
Приказ о наступлении на Сталинград Паулюс отдал 19 августа 1942 года. Город превратился в сущий ад. Ежедневными массированными бомбежками немцы стремились довести Сталинград до такого состояния, когда его штурм был бы уже делом совсем несложным.
Страшна была первая увиденная смерть. Молодой морячок, обгорелый до состояния сваренного мяса, бежал, что-то крича. Вдруг замер и упал. Это было очень страшно. Но со временем и такие картины стали привычными.
А немцев я впервые увидела, когда они перебирались через овраг, в котором обосновалась мама с соседками. С автоматами в руках, какие-то термосы на ремнях болтаются, форма непонятного цвета. Шли цепочкой, пригнувшись, не обращая на нас внимания. Стало понятно, что мы уже в чужой части города.
Кстати, хорошо помню, как женщины убеждали друг друга, что настанет зима, а немцу зиму не пережить. С чего они взяли, сказать не могу, но разговоры такие ходили постоянно. Мол, мы-то переживём, а вот немцу нашей зимы не пережить.
Однажды утром на противоположном краю оврага из такой же пещеры, как наша, вылез немец. Он держал в руках громадную сковороду и вылизывал ее. Видно, им тоже было не сладко.
Конечно, не сладко. К ноябрю 1942 года Гитлер, вероятно, уже сознавал масштаб катастрофы в волжском "котле".
Адъютант фюрера по ВВС Николаус фон Бело зачитывал ему отрывки из писем приятелей-офицеров, в которых они давали неприукрашенную картину вопиющего бедственного положения в Сталинграде. Да и капитан Винрих Бер, которого Паулюс отправил в ставку фюрера, подробно рассказал о трагедии на Волге. А за две недели до окончания сталинградской мясорубки уже сам Гитлер признался своему герольду Геббельсу, что "надежды на спасение этих войск почти нет".
После того, как в сталинградской драме опустился последний занавес, центральный орган национал-социалистов «Фелькишер беобахтер» с ложным пиететом поставил точку: "Они погибли, чтобы жила Германия".
Правда, Геббельс в своей известной подстрекательской речи "Хотите тотальной войны?" в берлинском дворце спорта 18 февраля 1943 года пытался поднять боевой дух народа, но его восторженные призывы к стойкости даже надломленный Гитлер не воспринимал всерьёз.
Фюрер больше всего боялся, что немцы восстанут против него, когда фронт докатится до Германии, что, кстати, случилось в 1918 году с кайзером. Вскоре выяснилось: опасения были не напрасными. По сообщениям шпиков из службы безопасности СС, после Сталинграда миф о фюрере стал разваливаться. На стенах берлинских домов время от времени даже появлялись надписи вроде "Сталинградский убийца" или "Гитлер – массовый убийца". Ушла в народе и уверенность в победе. Служба безопасности доносила, что среди соотечественников в целом царит убеждённость в том, что разгром VI-й армии означает "перелом в войне".
— Мы прожили в Сталинграде до октября. Каждый день одно и то же:
самолёты над Тракторным заводом, артобстрелы, пальба из всех видов оружия. Много трупов. Воды не стало. И мама решила, что надо уходить. Собрались в ночь и ушли.
Это был конец октября, начало ноября сорок второго года…
Из воспоминаний Галины Крыжановской, пятилетней девочки:
- В нашем доме хозяйничали фашисты, а я лежала больная и с высокой температурой. Помню, как один молодой немец стал куражиться надо мной, поднося нож к моим ушам, носу, грозя отрезать их, если я буду стонать и кашлять.
Ираида Модина, 11 лет. О том, как встречали бойцов Красной армии:
- Мы были полностью истощены и напоминали ходячие скелеты. На головах – гнойные нарывы. Мы с трудом двигались…
Однажды наша старшая сестра Мария за окном увидела всадника, на шапке которого была пятиконечная красная звезда. Она распахнула дверь и упала в ноги вошедшим бойцам. Я помню, как она в рубашке, обхватив колени одного из бойцов, сотрясаясь от рыданий, повторяла: "Спасители наши пришли. Родные мои!"
Бойцы кормили нас и гладили наши обстриженные головы. Они казались нам самыми близкими людьми на свете.
Из воспоминаний шестилетней Людмилы Бутенко:
- Мы вернулись в Сталинград, и мама пошла работать на предприятие, которое находилось у подножия Мамаева кургана. С первых дней всем рабочим, в основном это были женщины, надо было собирать и хоронить трупы наших солдат, погибших при штурме кургана.
Надо только представить, что испытывали женщины, одни ставшие вдовами, а другие, каждый день ожидавшие весточек с фронта, тревожась и молясь за своих близких.
Перед ними были тела чьих-то мужей, братьев, сыновей.
Из дневника Ольги Путиловой, ученицы отстроенной школы:
- В одну из добровольных бригад вступила и моя мама. Жители, ещё не оправившиеся от перенесённых страданий, хотели помочь восстановлению города. Они шли на работу в отрепье, почти все босиком. И удивительно – можно было услышать, как они пели. Разве можно забыть такое?
Из рассказов Александры Черкасовой, работницы детского сада:
— Мы решили своими силами восстановить разрушенное здание детского сада, чтобы поскорее принять детишек. Женщины взялись за пилы и молотки, сами штукатурили, красили.
После своей основной смены жители ещё два-три часа работали, расчищая дороги, вручную разбирая развалины. Даже дети собирали кирпичи для своих будущих школ.
Воспоминаний маленьких сталинградцев много. И как бы они не разнились, в них немало общего: с одной стороны ужасы и страх. С другой – оптимизм и надежда.
Но возвратимся к нашей героине, которой, напомним, в 1942 году было семь лет.
- Галина, а чем вам запомнилась война?
— Смешно, но война запомнилась мне голубыми туфельками. Я ведь была единственной и любимой внучкой. Вот бабушка с мамой решили сделать мне подарок – голубые туфельки, о которых я мечтала.
Пошли в воскресенье в универмаг, а на улице толпа. Что такое? Что случилось? В ответ нам говорят: сейчас Молотов сделает важное сообщение.
Таким для меня осталось в памяти 22 июня 1941 года. Голубых туфелек мама так и не купила в тот день…
Подписывайтесь на Baltnews в Яндекс.Дзен